Лучшее в прозе за день

[Gabrialle]

Зарекавшийся

Марик как рос странным, так им и вырос: полный, необщительный юноша, чуравшийся веселых компаний своих сверстников, почти равнодушный к противоположному полу (и к своему тоже – не надо ни на что намекать!), с вечно уткнутым в книгу носом. Книги заменяли Марику всё и всех. Телевизор он не смотрел лет с четырнадцати, заявив пялящимся в ящик родителям, что телевидение делается подонками для недоумков и счастливо избежав наказания. В институте, вместо того, чтобы заглядываться на груди однокурсниц на уроках физкультуры, Марик записался в шахматную секцию. Нет, странный, странный мальчик!

Когда открылась граница, Марик бросил мединститут на пятом курсе и рванул из Львова так, как будто его травили собаками. Родители предлагали ему окончить сначала учебу и ехать уже с дипломом, но к тому времени они уже осознали, что спорить с сыном бессмысленно, хотя бы потому, что он, не участвуя в споре, делает только то, что считает необходимым. Поэтому родители безропотно поднялись вслед за Мариком и репатриировались в Иерусалим, где Марик немедленно восстановился на медицинском факультете местного университета (иврит, как выяснилось, он подпольно выучил еще на Украине). Получив же израильскую докторскую лицензию, Марик немедленно отправился на призывной пункт и добровольно призвался врачом в пехотный батальон. Рыхлый Марик в пехоте – умора! Но пойди докажи что-то тому, кто к своим поступкам относится, как к аксиоме!

Единственное, что как-то примиряло родителей Марика с ним, была его внезапная женитьба перед мобилизацией. С Катей он познакомился в университете, где она учила химию, и на третьем свидании сделал ей предложение. Видимо, Марик владел какими-то секретами крестных отцов мафии, поскольку отказаться от его предложения Катя не смогла и послушно отправилась вместе с Мариком в раввинат, где ей, чуть ли не единственной нерелигиозной девушке не пришлось врать об отсутствии добрачной половой связи с будущим мужем. До чего же странный этот Марик!

Но всё-таки одной из самых больших его странностей была ненависть Марика ко всему немецкому: товарам, языку, странам, где на нем говорят. Да, конечно, в Львовском гетто погибли его родственники, а тетку матери Марика – блестящего львовского педиатра – нацисты расстреляли в августе сорок второго вместе со всеми пациентами и персоналом больницы гетто, и, тем не менее… Пепел Клааса в сердце Марика заглушал голос разума, и Марик продолжал утверждать, что шесть миллионов евреев уничтожил не Гитлер, а немецкий народ, и прощать этому народу Марик не желал ничего. Более того, он решительно прервал какое-либо общение с родным братом, уехавшим в свое время из Львова в Гамбург, и теперь, когда брат ежегодно прилетал в Иерусалим повидаться с родителями и показать им внуков, Марик, не желая слушать мольбу матери о примирении братьев, в эти же сроки улетал в Европу. Естественно, в те страны, где шансы услышать немецкую речь были невелики. Возвращаясь домой, Марик на глазах у родителей аккуратно выбрасывал в их мусорное ведро нераспечатанные подарки брата.

Вот и сейчас Марик, услышав об очередном визите немецкого родственника, улетел с женой в Тоскану. Проведя бессонную ночь в аэропорту и самолете, они немного покатались по Сиене, поужинали и расположились на ночлег в снятой на неделю старинной вилле, переделанной хозяевами в семь отдельных гостиничных номеров.
Катя и Марик видели уже десятые сны, как вдруг в дверь кто-то начал истошно колотиться. С трудом пробудившись и недоуменно глядя в окно (ночь на дворе!), Марик поплелся к двери.

- Кто там? – спросил он по-английски.
- Простите за беспокойство, вы доктор? – донесся из-за двери женский голос, говорящий по-английски с тяжелым немецким акцентом.

Марик удивился и открыл дверь. Перед ним стояла сухонькая женщина лет шестидесяти в кофте, надетой прямо на ночную рубашку.
- Мы ваши соседи, – объяснила женщина, – моему мужу очень плохо. Он задыхается. Я позвонила хозяину виллы, он вызвал амбуланс, но раньше, чем минут через сорок, он из Флоренции сюда не доберется. А хозяин вспомнил, что сегодня он записывал в журнал прибывших доктора и миссис Гершман. Умоляю вас, скажите мне, что вы доктор медицины, а не философии!
- Медицины, медицины, – буркнул Марик, делая в памяти зарубку наорать по приезде на своего турагента: зачем было упоминать докторскую степень в заказе, к чему это чванство?! Он быстро натянул джинсы и футболку, только теперь сообразив, что всё это время беседовал со старушкой в трусах, и поспешил в соседний номер. Проснувшаяся Катя из любопытства увязалась следом.

Сосед сидел в кровати и хрипел. На его синих губах белела пена. Очень толстый, в отличие от своей супруги, и, видимо, намного ее старше, дедок взглянул на Марика с мольбой.
- Отек легких, – пробормотал Марик, приложив ухо к спине старика, и ткнул его в левый сосок.
- Сердце болит? – отрывисто спросил доктор. Старик испуганно посмотрел на жену, которая что-то быстро залопотала по-немецки. Марик скривился. Старик перевел глаза с жены на эскулапа и покивал головой.
- Значит, не просто отек, а вторичный сердечной атаке, – не слишком понятно для посторонних (а кто, собственно, кроме Кати, мог его понять?!) объяснил Марик. – Ладно, за дело. Катя, мне нужно много ваты, спиртосодержащая жидкость и три чулка.

Марик на руках перенес старика к окну, распахнул обе его створки и посадил соседа на стул поближе к вкусному ночному воздуху. Катя, поискав нужные слова, как-то перевела слова мужа соседке, и женщины забегали по номеру. Через минуту толстяк дышал носом в пук ваты, сильно отдающей водкой, а оба его бедра и правая рука были крепко перевязаны чулками.
- Марик, что ты делаешь, если не секрет? – спросила Катя шепотом.
- Я ему сделал дыхательный фильтр – алкоголь осаждает влагу из легких. Ты же химик – неужели сама не догадалась? – упрекнул Марик жену.
- А чулки? Тоже самой догадаться? – съязвила Катя.
- Это я ему централизовал кровообращение – весь кислород, что есть в его артериях, нужен легким. Ноги могут немного подождать. Жаль, больше трех конечностей перевязывать нельзя!
- Надо же, – тихо сказала Катя, – а у меня за годы общения с тобой и твоими коллегами сложилось впечатление, что сегодняшние врачи без своих лекарств и приборов беспомощны, как простые обыватели.
- Так и есть, – кивнул Марик, – но мне повезло: в львовском мединституте пропедевтику и терапию нам читал профессор Семенов. Он из семьи земских врачей, сам начинал в деревне еще до революции и натаскивал нас на диагностику и лечение в полевых и сельских условиях. Как выяснилось, что-то из его уроков я еще помню
.
Доктор налил еще водки на вату и подмигнул толстяку. Тот слабо улыбнулся и показал, что ему немного легче.
- Где ж эта чертова «скорая»? – вздохнул Марик. – Инфаркт ждать не любит, а я его тут без кардиограммы чую. Кстати…
Он резко повернулся к соседке:
- У вас аспирин есть? Давайте сюда.

Марик взглянул на дозировку лекарства, уточнил у пациента отсутствие проблем с желудком и всунул ему в рот две таблетки, показав зубами: жуй, мол. Немец прожевал аспирин и скривился от горечи.
- Ничего, ничего, вытащу я тебя, – сказал ему Марик почему-то по-русски и обрадовано прислушался: из коридора доносились торопливые шаги. Через минуту испуганный хозяин вводил в номер бригаду кардиореанимации. У вошедших врачей глаза поползли на лоб, но Марик быстро растолковал им суть своих действий. Доктора одобрительно выставили вверх большие пальцы и залопотали между собой.

- Кардиограмма, давление, мочегонное внутривенно, гепарин, – как бы про себя сказал Марик по-английски. Коллеги улыбнулись и синхронно показали Марику еще один интернациональный жест: «всё ОК». После чего занялись пациентом вплотную. Самый молодой член бригады тем временем уселся заполнять протокол.
- Как твое имя, доктор? – спросил он у Марика.
- Доктор Гершман, – ответил тот, косясь на выползающий лист кардиограммы и бормоча себе под нос: «инфаркт передней стенки, что и требовалось доказать».
- Где работаешь? – продолжил «допрос» итальянец.
- Врач в израильской армии. Точное место работы тебя, надеюсь, не интересует?
Доктора расхохотались.
- Доктор, ты еврей? – донеслось вдруг из-под кислородной маски, скрывавшей нос и рот больного.
- Еврей, конечно, – ответил Марик, пожимая плечами.
- Ох, меин Готт! – слабо сказал толстяк, но относилось ли это к еврейству Марика или к тому, что его закинули на носилки, осталось непонятым.

[Gabrialle]

Марик помахал уезжающему соседу рукой и повернулся к Кате:
- Сразу предупреждаю: если ты хочешь меня подколоть, сначала хорошо подумай.
Катя покатилась со смеху:
- Нет, ну, согласись, что это забавно: с твоими попытками абстрагироваться от существования немцев спасать их на отдыхе по ночам.
- Во-первых, не их, а его, во-вторых, он бы и так не умер – ничего я его не спасал, а в-третьих, может, он вообще не немец, а какой-нибудь швейцарец из немецкого кантона.
- Можно подумать, что, если бы ты был уверен в том, что он немец, ты бы его не лечил, – фыркнула Катя.
Марик хмыкнул. Помолчал. Поглядел в окно:
- Светает. А спать, как ты понимаешь, уже не хочется. Пошли пить кофе?

Катя посмотрела на мужа, как будто видела его в первый раз: в ее глазах читалось море уважения, омывавшее островок любви. Они вернулись в свой номер, позавтракали и уехали во Флоренцию, твердо намереваясь выстоять сколько угодно часов, но попасть в галерею Уффици.

Вернулись на виллу наши герои уже под вечер: галерея оказалась выше всяких похвал, а наличие в ней буфета позволило Кате и Марику не выходить из нее почти до самого закрытия. Во дворе на скамейке сидела соседка и курила тоненькую сигарету. Она явно их поджидала, потому что поднялась им навстречу, как только узнала силуэт Марика за рулем съемной «Альфа-Ромео».
- Еще кому-то плохо? – пробурчал Марик. Катя прыснула:
- Обожаю твой цинизм, – сказала она, целуя мужа в щеку.

Они вышли из машины и приветственно помахали рукой немке.
- Как ваш супруг? – спросила Катя.
- Лучше, – ответила соседка. – Как и сказал ваш муж вчера, инфаркт и отек легких. Завтра моего Генриха переведут во Франкфурт: мы вызвали специальный вертолет для перевозок больных. Знаете, дома и болеть легче.
- Вот и хорошо, – бодро отозвался Марик, намекая, что беседа подошла к логическому завершению.

Старушка умоляюще посмотрела на него.
- Еще одну минуту, доктор, – сказала она, хватая за руку почему-то не Марика, а Катю. – Я понимаю, что отблагодарить тебя мне нечем: деньги бессильны, когда речь идет о спасении жизни, а без тебя амбуланс приехал бы к трупу. Я и ночью об этом догадывалась, а сегодня в больнице врачи сказали мне это прямым текстом. Но и уехать просто так я не могла.
- Принимаю вашу благодарность, – равнодушно сказал Марик, – но не надо преувеличивать: я всего лишь исполнял свой долг.

Немка, казалось, его не слышала: она повернулась к Кате, в ее глазах стояли слезы.
- Бог не дал нам детей, – шептала она, – он мой единственный ребенок, моя любовь, моя жизнь. Твой муж спас не только его, но и меня – без него мне на этой земле делать нечего. Пожалуйста, прими от меня это, пожалуйста!
- Что это? – удивилась Катя, глядя, как старушка надевает ей на палец кольцо с большим камнем.
- Это наше фамильное кольцо восемнадцатого века, полтора карата и белое золото. Оно в моей семье было больше двухсот лет: я последняя из рода прусских дворян, и, поверьте мне, это был славный род. А сейчас я хочу, чтобы это кольцо перешло по наследству к тому, кто заслуживает его больше всех.
- Что вы? Этому кольцу, наверное, цены нет – я не могу взять его у вас, – запротестовала Катя.
- Девочка, ты не можешь не взять то, что я уже тебе отдала, – ласково погладила ее по руке соседка, прощаясь то ли с Катей, то ли с кольцом, плотно надетым на ее палец.

Марик глядел на это, словно перед ним разыгрывалась сцена из телевизионного розыгрыша, но поскольку телевизор он не смотрел никогда, то и не рыскал глазами по сторонам в поисках скрытых камер.
- Доктор, для тебя у меня тоже кое-что есть, – сказала старушка. – Это письмо от моего мужа. Только, пожалуйста, открой его после моего отъезда.
Она вручила Марику конверт, поцеловала Катю в щеку, села в серебристый «Мерседес» и резко рванула с места.
- Бабулю только в «Формулу-1» приглашать – ничего себе старт! – ошеломленно сказал Марик.

Он вскрыл конверт и при свете фонаря прочитал несколько строк, написанных по-английски дрожащим почерком:
«Спасибо Вам, доктор, за все. Спасибо и, если можете, простите. Генрих Гросс, унтерштурмфюрер СС».

Д-Р ЯН КАГАНОВ

[Solominka]

"He is Vorbis. But I am me".
(c) Terry Pratchett, "Small Gods"

[Gabrialle]

Как заинтересовать ребенка чтением

Mar. 21st, 2015 at 5:00 PM

Читал вчера перед сном младшему сыну "Волшебника Изумрудного города".
Даниил, вообще-то, ее почти дочитал сам. Но в какой-то момент заскучал. "Папа, почитай, там закладка".
Закладка на вполне бодрой сцене - герои попали в наводнение и пытаются спастись.

Сижу, читаю.



Лев выбрался на землю, опустил окоченевшую Элли, обняв ее передними лапами, и стал согревать своим горячим дыханием.
Страшила держался за Железного Дровосека, пока намокшие руки еще служили ему. Потом волны оторвали его от Дровосека и повлекли, качая, как щепку. Умная голова Страшилы с драгоценными мозгами оказалась тяжелее туловища. Мудрый правитель Изумрудного города плыл вниз головой, и вода смывала последнюю краску с его глаз, рта и ушей.
Железный Дровосек еще виднелся среди волн, но поднимающаяся вода заливала его. Вот лишь воронка осталась над водой, потом скрылась и она. И неустрашимый добродушный Железный Дровосек весь исчез в разбушевавшейся реке.....


Вполне так напряженная и трагическая сцена. Ведь правда? Я в детстве чуть не плакал! И представлял себе, что это я - храбрый Лев, спасающий Элли своим горячим дыханием... Ну ладно, не представлял. И не плакал. Но читал увлеченно.
А сын, смотрю, как-то совершенно спокойно внимает. Ну что поделать - поколение такое, 21 век, все видали, законы жанра ловим на лету и 90% поворотов сюжета в голливудских фильмах угадываем...
И тогда я, тем же ровным голосом "продолжаю" читать.

"Еще много лет жители Волшебной Страны находили по берегам Большой Реки то заржавелую шестеренку, то рычажок, то железный палец - все, что осталось от доброго Железного Дровосека. От Страшилы, увы, не осталось почти ничего - солома размокла и развалилась, одежду сорвало течением. Только один Жевун нашел в иле мокрый грязный мешок и, простирнув его, использовал для хранения картошки. Но были ли это остатки мудрого Страшилы - никто так никогда и не узнал.
Что же касается отважного Льва и Элли - коварная река так и не рассталась с добычей. От долгого плавания в холодной воде и проливного дождя оба они сильно простудились. Как ни пытался Лев согреть девочку - это не помогло. Элли умерла через три дня, кашляя и чихая, а вскоре на ее маленькой могилке умер и безутешный отважный Лев.
Только один Тотошка уцелел. Он убежал в поля, долго скитался там, питаясь мышами и кузнечиками, а к зиме добрался до Изумрудного города. К тому времени он одичал и разучился разговаривать, но его приютил в своей будке страж ворот Фарамант.
Конец."

Смотрю на Даниила. Тот лежит как окаменевший, глаза округлились. А потом начинает хохотать.
Не поверил.
Понял, что папа-писатель немного изменил сюжет.
Но интерес к книге вернулся. Дальше стал дочитывать сам.

Что поделать - каждому поколению своя страна Оз.

http://dr-piliulkin.livejournal.com/673229.html

[Gabrialle]

Позитивчик с утра

Насколько смертоносна медицина, становится очевидным, когда происходят забастовки врачей. Когда в 1976 году в столице Колумбии, Боготе, все врачи, за исключением врачей скорой помощи, исчезли со своих рабочих мест на 52 дня, уровень смертности упал на 35 процентов. Представитель Национальной ассоциации похоронных бюро заявил: «Это может быть совпадением, но это факт».

То же самое произошло в Израиле в 1973 году, когда врачи ограничили общение с пациентами до 7 000 приемов против прежних 65 000. Забастовка продолжалась в течение месяца.

Пока в Израиле в течение месяца бастовали врачи, количество госпитализированных больных сократилось на 85%. По сведениям Иерусалимского похоронного общества, уровень смертности в Израиле упал на 50 процентов. Такого кардинального падения уровня смертности не случалось со времен предыдущей забастовки врачей, которая состоялась за двадцать лет до этого.
(Из книги Мендельсона: Исповедь еретика от медицины.)

[Jessica Rabbit]

Таки нашла что-то хорошее. Некто Анна Матвеева.
http://snob.ru/magazine/entry/93654

[Jessica Rabbit]

Олег Андреев



...В соседнем купе мужчина каждые пять минут звонит жене, "да, я еду, я понял, вот уже сел, встал, надел носки, сейчас пойду пройдусь, да, кажется, прохладно, да кушал я, скоро буду, приеду через три дня, да еду, я понял, вот уже сел, встал..."
Женятся только слабаки. Сильные подыхают в одиночестве. Сильных сжирают собаки, их печень клюют орлы. Их находят среди льдов, в одних сиреневых плавках.

...Зажгли свечи. Мы здорово засиделись. Я взял ее руку, прижал к своей щеке, потом повернул ее ладонь вниз и влево. Что-то хрустнуло.
- Вы читали Кортасара? - визгнув спросила она
- Все читали Кортасара, - ответил я
- А вот и нет, - прошептала она, потирая запястье, которое я таки высвободил, - Я знаю человека, который его не читал, это старый и толстый мужчина, он всегда ходит в шляпе, ему похуй Кортасар, он читал Хемингуэя "Старик и море", потом еще "Прощай оружие", он сказал, что говна ему и в жизни хватает, он очень одинокий человек...
Я поцеловал ее, она была так мила.

... Все это из-за телевизора. Дядя Семен смотрел какую-то программу, где говорили, что на одном острове притесняют русский язык.
- Я за русских - жопу порву! - пообещал нам сразу дядя Семен, оделся и ушел.
Мы немного подождали, пока он долетит до острова, чтобы увидеть в прямом эфире, как дядя Семен рвет жопу, но ничего такого там не показали, а дядя Семен вообще вернулся за полночь очень пьяным и просто лег спать. Нельзя не заметить, что мы были разочарованы.

...Мы все придумать не могли, откуда бы взять денег.
- Можно красть старые семейные альбомы и требовать выкуп, - осенило Петрова, - Все любят свои дурацкие альбомы, а в милицию никто не пойдет - это смешно...
Вы взялись за дело и через пару недель выкрали около полусотни отличных старых альбомов, после чего уселись ждать.
- Не знаю, сколько за них попросить, - думал Петров, перелистывая всех этих мертвых бабушек и дедушек, тетушек, дядюшек и собак, - Сколько бы ты дал?
- За свой я не дал бы ломаного гроша, - ответил я, - Я там жирный и ем яичко, это жалкое зрелище. Но, возможно, кому-то и дороги их собственные родственники, людей не поймешь...

...- Мадам, а здесь пекут отличные пироги, - махнул я рукой на булочную, - поедемте кататься?
- Мне нужно купить водки для брата, он у меня алкоголик, и сразу домой - мать крутит фарш на котлеты.
- тогда прощайте! - с горечью воскликнул я.
(C)

[Jessica Rabbit]

У меня был приятель, который отдыхал только в сортире. - Ты там не уснул? - кричали ему жена и теща... То есть, он запирался и сидел, обхватив голову руками. Минут пять ему давали посидеть спокойно. Потом начиналась чехарда. - Сереж, за батоном сходи! - стучала супруга, - У нас хлеб кончился. - Может у него что-то случилось? - беспокоилась теща. Они начинали вместе ломиться в дверь. - У тебя там все нормально? - Блядь, дайте посрать! - не выдерживал Сережа. - Как ты с матерью разговариваешь? - орала ему жена. - Сволочь какая! - соглашалась теща, - Ну надо же, приютили гадину. - Давай ему свет выключим, - говорила жена. Они выключали свет. Он продолжал сидеть без света. (с) Оleg Andreev

[Jessica Rabbit]

Она появилась у нас во вторник. Мама делала кексы. Потом раздался ее дикий крик.
- Бл@дь! - орала мама
Она имела ввиду мышь. Та сидела на столе, шевеля усиками и уставившись в маму доверчивыми бусинками глаз. Мама взяла сковороду и трахнула мышь со всего размаху.
- Удачный удар, - заметил папа.
- Да, славно получилось, - согласился дед, имея ввиду кишки на столе.
- Чур не я, - сказала сестра, имея ввиду уборку.
Все складывалось, как нельзя лучше. Я отправился в школу к третьему уроку.
Вечером раздался звонок в дверь. Пришел наш жирный сосед. У его дочери сбежал хомяк.
- Нет, Сереж, не видели, - сказала мама.
(Oleg Andreev)

[Jessica Rabbit]

После перестройки Павлуша вернулся в парусиновых брюках, загорелый, как баклажан, очень красивый, и тут же сделал предложение одной кассирше, кажется, Верочке, он когда колбасу пробивал, встал на одно колено и попросил ее руки, все были тронуты невероятно, такой смелый поступок, настоящий мужчина, он даже сказал ей что-то по-французски, мы не расслышали, и вроде бы все хорошо, но она потом жирная стала, Павлуша как-то заскучал, заскучал и умер.
(Oleg Andreev)

[Jessica Rabbit]

Дочь вернулась из двухдневного путешествия с классом. Ездили на юг, в пустыню Негев. Живописные там места. После радости, объятий, спрашиваю ребёнка:

- Ну как было? Что больше всего запомнилось?

- Водитель нашего автобуса. - говорит ребёнок. И рассказывает.

Вообще-то водитель собирался везти детей на Север. КОгда учительница обратила внимание, что едут они не в том направлении, он стал препираться, объяснять, что лучше знает, куда везти. Пока его все же убедили ехать на юг - забрался он довольно далеко... Тут, правда, в салоне обнаружилась подозрительная сумка. Дети с сопровождающими были эвакуированы, водитель нервно курил уже вторую сигарету, соображая, что делать и как поступить. Наконец сообразил.

- Ладно, заходим и едем, - сказал, бросая окурок.

- ??? - удивилась учительница.

- Я вспомнил... Это моя сумка!

В качестве компенсации за незадавшееся начало путешествия весь путь он развлекал детей, взяв на себя обязанности гида. Когда они стали кружить по опасному серпантину и даже самые смелые дети стали повизгивать, он вдруг закричал, обводя свободной от руля рукой виды за окном:

- Посмотрите! Что вы видите?

- Свою смерть, - мрачно отозвались дети...

- Не бойтесь! - успокоил их водитель, - Просто на самых опасных поворотах - закрывайте глаза.

- А это поможет? - спросила самая осторожная девочка.

Водитель кивнул:

- Лично мне - помогает...

(C) Henrich Nebolshin

[Gabrialle]

Originally Posted by Jessica Rabbit

В качестве компенсации за незадавшееся начало путешествия весь путь он развлекал детей, взяв на себя обязанности гида. Когда они стали кружить по опасному серпантину и даже самые смелые дети стали повизгивать, он вдруг закричал, обводя свободной от руля рукой виды за окном:

- Посмотрите! Что вы видите?

- Свою смерть, - мрачно отозвались дети...

- Не бойтесь! - успокоил их водитель, - Просто на самых опасных поворотах - закрывайте глаза.

- А это поможет? - спросила самая осторожная девочка.

Водитель кивнул:

- Лично мне - помогает...

(C) Henrich Nebolshin

Представила

[Jessica Rabbit]

Диляра Тасбулатова


После просмотра на фестивале в Минске "Страны Оз" с места поднялась пожилая женщина, с виду интеллигентная (там почти нет хамов, в Белоруссии, люди очень сдержанные) и сказала:
- Товарищи! Что же вы нам такое показываете? Неужели в России все такие хамы и хулиганы?
Я сказала с места:
- Я - очевидец. Все.
Женщина не растерялась:
- Но вы же не такая?
- Но стремлюсь к этому!
Все засмеялись, а женщина мне сказала:
- Стремиться нужно к хорошему! Это и к режиссеру фильма относится! Почему он не стремится к хорошему?
- Он стремится, но у него не получается (сказала я).
- А у Рязанова получалось! (сказала женщина)
Рядом со мной сидел один сумасшедший дед, какой-то ихний персонаж - между прочим, преподаватель культурологии, ха.
- Молчать! (сказал мне дед грубо)
Потом встал и тоже сказал Сигареву, который стоял на сцене:
- Стыдно, молодой человек! Россия борется за мир во всем мире..
- Да так, что скоро камня на камне не останется (пробурчала я).
- И пусть не останется! (крикнул дед) Вы своими фильмами только мешаете борьбе России за мир во всем мире!
Тут зал стал кататься от смеха, дед сел, отодвинулся от меня и сказал сурово:
- Я был о вас лучшего мнения! А еще кинокритик, с Москвы... Безобразие.

[Jessica Rabbit]

Диляра Тасбулатова

ну вот побродила по Химкам.
Пообщалась со многими, в том числе и с продавщицей мяса: толстой неопрятной теткой, очень агрессивной.
Которая после моего вопроса, нет ли домашних кур, громко заорала:
- Домашние варятся два часа, а бройлерные - раз! и готово! И вам это известно: судя по вашей национальности, вы в деревне росли и про курей все знаете!
Я вот совсем не обиделась: крестьянский труд, что в нем плохого-то?
- К сожалению, я росла в городе, - кротко возразила я.
- Разговор закончен! - закричала тетка.
- Но кур-то вы мне продадите? - спросила я.
- Не кур, а курей! - опять громко сказала тетка. - В городе она росла, ишь ты! Городская выискалась!
Тут я говорю:
- Да что вы в самом деле - кричите как милиционер какой?
Тетка вдруг говорит:
- А я и есть!
Меня осенило:
- СИЗО? Воспитатель?
Тетка совсем не смутилась и сказала:
- А то!
И тут же, подозрительно:
- А вы откуда это знаете?
- Да я вас помню (говорю), Я в местах лишения свободы...
- Срок отбывали? (перебила она)
- Ну, почти, На кухне отрабатывала.
Тетка посмотрела на меня внимательно:
- Врете вы все. Не были вы в СИЗО ни на какой кухне.
- Так я и про курей ничего не знаю: из вас Ванга-то никакая.
- Зато зэчки у меня по струнке ходили.
- М-да.
(Мне хотелось сказать, что, наверно, уволили за жестокость, но я таки не решилась)
Она неожиданно произнесла с горечью:
- Хорошая была работа. ПО СПЕЦИАЛЬНОСТИ. А тут скучно.
(Еще бы - ни наорать, ни по морде дать. Кстати это второй случай, когда продавщица мяса - бывшая охранница из мест лишения свободы. Та, правда, была еще страшнее - говорят, мужа своего била смертным боем, если че не так. Владела приемами всякими, да и весила килограмм 150, никак не меньше. Гренадер-баба: муж маленький худенький и боялся ее до ужаса).
Вот так.

[Jessica Rabbit]

Лидия Раевская

Самый большой детский страх - это когда мама потерялась. Оставила тебя дома сидеть, сказала: "Я скоро вернусь, я в магазин", и вот уже вечер, а мамы всё нет. И фонари уже зажглись, и темнеет на улице, а мамы нет!
И не объяснишь же ребенку, что в магазине очередь была, а ты два раза туда вставала, потому что перестройка и всё такое. А потом ещё подружку встретила, и заболталась с ней, как это у женщин бывает. А дома зарёванное чадо икает и всхлипывает: "Я думал, что тебя укралиииииииии!"
Было такое? У меня да. Самый большой мой детский страх - это "маму украли". Поэтому, сама став мамой, я вот эти моменты исключила полностью. Я никогда не оставляла сына дома одного, уходя в магазин. Я ни разу не теряла его в больших магазинах, и вот этого страха потерять маму - у него попросту не было. Никогда.
Сейчас сыну 18. Взрослый, самостоятельный мужик с бородой. Ну, как с бородой... Если неделю бриться не будет - вылитый Бармалей.
Вчера вернулся домой ночью, и сразу спать пошёл. И муж тоже что-то себя плохо чувствовал, и рано спать лёг. И в час ночи меня осенило: а кто с собакой-то гулять будет? Мужики все спят. Не будить же? Оделась, взяла собаку, ушла с ней подальше от дома, и хожу такая, гуляю.
Ну, сколько я там с ней гуляла? Ну полчаса. Возвращаюсь к подъезду - а там Дюша мечется. Нарядный как скаут: в трусах, в тапочках и в пуховике на голое тело.
Что, говорю, совесть проснулась, да? - и улыбаюсь с сарказмом. А потом смотрю: на Дюше лица-то и нет. Лицо вот такое, будто сегодня Брежнев умер и группа Битлз развалилась.
Ты! - кричит, - Ты!!! Ты, блин.... Ты где была?????? Тебя сорок минут уже нет!!!! Я тут бегал и орал - ты слышала?
Неа, - говорю. - У меня наушники, а в них грустное музлище девяностых. Про "Твоя девочка ушла". Хочешь послушать?
Открыл рот, чтоб что-то ещё мне сказать, и вдруг как обнимет. В шею носом ткнулся, и руками волосатыми своими за шею обнял и стоит молча.
Аж испугалась. Говорю: Ну, ты что? Ну, Дюш? Ну, куда я денусь-то? Я ж с собакой.
И он так глухо: Я думал, что тебя украли... Я звоню, у тебя телефон почему-то недоступен, вокруг дома десять раз пробежал - нет тебя. И не отзываешься ещё. Мам, я тебя очень прошу: лучше меня буди, если надо. Я с тобой к двадцати годам весь седой буду.
Тоже его обняла. Ну, как обняла... На цыпочки встала, и что-то там обняла, до чего дотянулась. В пуховик его лицом уткнулась, и стою. Собака прыгает, дождь идёт, он в луже стоит, в трусах и в тапочках... Маму потерял.
Мой оживший детский кошмар...
А ведь этот страх - он бессознательный. Даже если тебе 20, 30, 50 лет - ты всё равно боишься за маму. Что уйдёт из дома без телефона и потеряется. Что её украдут - а её непременно украдут, потому что она красивая! Поэтому и ругаемся на мам: Ты почему ушла куда-то, и меня не предупредила: где ты и когда вернёшься???
Берегите своих детей. Даже если это уже седые дети, и у них есть свои седые дети.
Украли маму - это очень страшно. Я вчера видела.
(C)